С момента зарождения русского футуризма в 1910–1911 концепция еды была одной из центральных его метафор. Всевозможные разновидности еды нашли своё отображение и в живописи М.Ф.Ларионова («Лучистая колбаса и скумбрия». 1912), Н.С.Гончаровой («Натюрморт с ветчиной». 1912), А.В.Шевченко («Вывесочный натюрморт. Вино и фрукты». 1913), весьма отличной от традиции натюрморта как стилистически, так и концептуально, и в поэзии Д.Д.Бурлюка, В.В.Хлебникова и А.Е.Кручёных. Стремление преобразовать повседневную жизнь в разновидность творчества включает в художественную космологию авангарда и идею еды. Авангардное увлечение едой, её способностью к трансформации, явилось продолжением давней традиции в русской литературе, использующей описание еды как некий символический приём. Однако сам акт еды в этой традиции трактуется неоднозначно. С одной стороны, будучи частью христианского ритуала, вино и хлеб являют собой воплощённые кровь и тело Христовы. С другой – еда предстаёт субстанцией вещного, материального, дьявольского мира, искушая человека и ведя его к вечному проклятию.

В интервью, данном «Московской газете», создатель лучизма Ларионов намечает план преобразования человека. Мельчайшие детали повседневной жизни должны быть изменены в соответствии с новаторской лучистской теорией. Ларионов указывает на несколько аспектов, которые больше других способны менять человеческое тело, – мода, раскраска лица, танец. Но наиболее увлекательный процесс, определяемый Ларионовым как жизненно важный для преобразования человека, – процесс приготовления пищи. Еда, диета, блюда и их рецепты как программные элементы футуризма помогают понять скрытое значение многих авангардистских акций, заявлений и перформансов, связывая примитивизм с мистическим актом перевоплощения. Конечно, в этих описаниях новой кухни присутствует момент эксцентрический и пародийный, но внутренний замысел серьёзен. Футуризм призывает превратить заурядный акт приёма пищи в художественный опыт. Форма, цвет и вкус новой еды будут шокировать обычного человека, приводя к изменению его предпочтений. Ларионов вкладывает и метафорический смысл в свои блюда – включение в меню мяса собак и летучих мышей недвусмысленно указывает на то, что еда является одним из актов более широко понимаемого «процесса насыщения», а представления в кабаре «Бродячая собака» и «Летучая мышь» (о которых, несомненно, и говорит в завуалированной форме Ларионов в своём манифесте еды) приравниваются к приёму пищи.

Стремясь к интегрированию идеи еды в свою художественную космологию, художники и поэты футуризма разделяли определённые утопические взгляды. Благодаря этому единому философскому идеалу большинство их произведений отличает общность поставленной задачи, наряду с общностью средств и метафорических приёмов, которые могут быть поняты на примере изучения роли еды в их творчестве. В этом сказалась тенденция футуристической эстетики к преодолению установленных канонов поэзии, произвольному сочетанию несочетаемых метафор, нарушению законов метрической системы и рифмы и привнесению вульгарного элемента в поэзию. Однако использование грубых и гротескных образов еды в наиболее примитивных стилистических формах должно было не столько шокировать публику, сколько ввести поэзию в сферу физического, чувственного начала.

Автор статьи: Марк Конекни